[indent] — Фенрир, — выдыхаю имя старшего брата, который делает наперекор мне. Не слушается. Не такой покорный, как пёс в моих владениях — мне это нравится по-своему, что я не могу брата контролировать. Волки другие. Волки верны своей паре. Волки заботятся о своей паре. Смотрю на брата и выдерживаю взгляд спокойный. Не могу волноваться рядом с ним долго.

— Её дети слишком малы, чтобы их оставить, луна моя. Викинг она или не викинг, она — мать, которая должна заботиться о детях или же потерять их один за другим. Не изменю, но может и изменю так, что Один не одобрит. Дети увидят отца и мать в моем царстве. Но, когда это произойдет — я не знаю еще. Может через года, а может скоро, совсем скоро, если она сломается изнутри, — разные бывают варианты событий. Скорые смерти, утопленники. Отдать себя, как жертву богам. Свихнуться. Сжечь. Отдать себя на корм зверям. Добровольная смерть, добровольный выбор. Смерть, когда я руки протягиваю и обнимаю, как брат обнимает меня. Холодом обжигаю всех и каждого при прикосновении, кроме него.

Улыбаюсь в какой-то момент, как наш отец, когда слышу чужое рычание. Оно для меня родное. Слишком близкое. Кого-то пугает, для меня же — это самое близкое. Его рычание, что отдается эхом, что пугает других. Всеотец боится этого рыка, отец боится этого рыка. Я же улыбаюсь всякий раз, слушая его — то, что оберегало меня многие года. Этот рык — то, что боялись другие. В нем не стоит видеть агрессию, но желание уберечь.

— Они не любят нашего отца и нас не любят, брат мой. Сколько бы мы не старались, сколько бы не были верны, мы все еще остаемся детьми Локи — никем иными, — асы не думают. Асы видят в нас отражение отцовское. Мои рыжие волосы, манеру отца в брате моем. Только есть одно но.. Трикстер не защищает нас. Он — эгоистичен донельзя. Он не слушает никого. Он смеется озлобленно. У него тоже есть эти самые причины ненавидеть Всеотца. Изводить всех асов. У него всегда есть это самое болезненное желание измучить любого, особенно самого любимого. Смешно, хотя отец из него никакой. Он не вмешивался в воспитание, не лез с нравоучениями. Был тенью, напоминанием.

— Брат мой, брат, — мотаю головой, слушая речи его. Горестно и тепло одновременно. Потому что есть пророчество, есть будущее, что не за горами. Для нас это будущее — тоже близко. Отдается в голове воспоминаниями. Тем самым испугом в глазах Всеотца. Испуг. Локи смеется, как пламени огонь, а мы не понимаем смеха этого. Меня от брата отделяют. Заковывают. Не спрашивают. А впереди только темень. Ничего другого. Даже холода и жителей царства Хельхейм нет рядом. Нет моего родного мира. Ничего. Всеотец позаботился о наказании. Всеотец позаботился обо всем. Хотя мы были моложе. Мы могли бы быть лучше. Но нет.

— Я надеюсь, что ему когда-нибудь надоест проверять нас с тобой, — опускаю голову на его плечо, мои руки для него не страшны. Мои руки не забирают тех, кто полон жизни. Улыбаюсь до следующих фраз, после которых хочу засмеяться громко. Эти истории лет долгих, эти истории, когда мертвое с мертвых соприкасается.

— Ты не должен забывать, что Смерть отнял меня у своего брата, когда я не говорила на их языке, — мне смешно, потому что брат ревнует. И тот брат, он тоже реагировал особенно на своего. Смотрел таким же волком, когда тот взял меня на руки, смотрел волком, когда меня укрыли от него, не дали вволю насладиться. А мы со Смертью схожи были в непонимании. А после поняли друг друга, потому что схожи были. Смерть одна и другая.

— Столько лет прошло, а ты все еще думаешь, что моя любовь к тебе пошатнулась тогда? — смеюсь тихо, беря лицо Фенрира в свои руки. Мне смешно. Смешно, хотя мои воспоминания отличаются от его. В них больше жестокости, чем может показаться. Мне тогда впервые было страшно. Так страшно, что до тошноты плохо было. До омерзения противно, пусть меня и успокаивали. Держали крепко в своих руках, не давая мне сделать что-то. Тогда я была загнанным зверем в клетке. Трофеем, которого хотели сломать, зная, что эта игра будет долгой. Потому что на мне все заживает, сколько не мучай.

— Я никогда не пойду к Смерти или Войне, особенно после того, что последний хотел со мной сделать, — брату не рассказано многое из того, что было, чтобы не усугублять конфликт. Но, я прижимаюсь к нему. Целую его в губы. Жадно впиваюсь в них, чтобы забыть в очередной раз то прошлое, оставив родное. Мы, все же, жадные, когда дело касается друг друга.

— Тебе стоит вспомнить, Фенрир, что я и не думала о других даже тогда, — отрываясь от губ, говорю. Все еще не люблю вспоминать тот отрезок собственной жизни.