Прошлое с будущем или настоящим – тут непонятно, как посмотреть, не должно встречаться. Даже быть на одной странице настоящего не должно. У индейцев есть духи, проходящие через года, но не осязаемы, они только ведут за собой, помогают. Я часто думал об их присутствии – для кого-то оно может показаться нелепым, а кто-то верит, как я в их существование. Из стоит заметить, где-то в собственном сердце, где-то в собственной голове. Ощущение чужого присутствия часто приходит. Будто ты здесь, но тебя нет. Я бы не верил в это, если бы не жил в этом, наполненный какой-то верой, что есть что-то еще, кроме людей, кроме животных. Духи, наполняющие земли могли жить до нас. И я хотел верить в них. Потому что, что-то необъяснимое могло всегда доказать ту женщину, что вела меня когда-то за собой. Видение. Дух. Она звала меня за собой в пропасть, я мог летать. Сложно объяснить это кому-то, но я мог летать, быть кем-то за оболочкой тела. За телом оставалась душа, что была неосязаема для многих. После тех видений, я мог поверить в очень многое, только всё равно, всегда верилось с трудом то, что происходило вокруг. Появившийся из ниоткуда корабль, Эдвард Кенуэй собственной персоной. Я не считал это возможным. Даже Хэйтем, будучи стариком-тамплиером, ни разу не обмолвился об этом. Если бы отец знал об этом, то сказал бы мне – мы всё еще были как кошка с собакой, но некоторые тайны делили. А сейчас, я был в ступоре, загнанным куда-то в угол ребенком без возможности здраво мыслить. Может быть, вам покажется, что я очень даже взрослый. До тех пока, пока вы не увидите совсем детское недоумение. Непонимание, которое уже давно появилось в моих глазах. Мне казалось, что вот я стою перед горящей хижиной, за которой находится мать. И еще секунда. И мир рухнет, как ломался он сейчас от собственных вопросов в голове. Почему кому-то можно возвращаться назад через года, а кому-то остаться только в памяти. В собственных видениях, в снах, пропитанных горечью. Кошмары, поедающие самого меня изнутри. От них нельзя было скрыться, это всегда жило внутри. Жило, без возможности исчезнуть, без возможности потеряться во многом другом.
Буря утраты стала для меня возможностью. Желанием жить, победить, быть тем, кто сможет выпустить всю ярость на защиту тех, кто должен получить свободу. Я всё еще помню, как в тот дождливый день ломился к учителю. Я думал, что всё будет так просто, что кто-то ответит мне. Но никто не отвечал, не хотел отвечать. Та ночь была холодна, та ночь больше всего напоминала мне о том, как легко лед может сковать твоё сердце. Я дрожал от холода и обиды. Эта семейное желание добиться своего – оно помогло мне. Я помню гром, помню холод, а потом тех воров, что появились за этой погодой. Видеть захватчиков мне было не впервой. Быть избитым мне тоже было не впервой. А перед глазами всё еще был Чарльз Ли, наполненный ненавистью ко мне. И это подталкивало куда-то дальше. Ненависть. Боль. Мне хотелось вырваться из них каждый раз, хотя я понимал, что всё чаще оглядываюсь, примечая их. Они были рядом с сердцем, напоминая змей – шипели, плотнее прижимались к чему-то более живому, вливали своё яд. Две змеи в моем сознании, что оставались рядом, что каждый раз ползли за мной по любой дороге. Я мог бы дотронуться до них, но они бы еще сильнее впились в мою голову, в мои мысли. Я был пропитан ненавистью и кровью. И это мучило, убивало. Ахиллес бы напомнил, что это, действительно, туманит мой разум, туманит разум настолько, что я вижу только кровь, какие-то обрывки. Мне кажется этого достаточно, но я не вижу дальше, чем видят мои глаза. Я не вижу дальше собственного носа, когда это происходит - не хочу видеть и не вижу.
Во мне могла бы вскипеть кровь и сейчас. От того, что незнакомый человек назывался Эдвардом Кенуэй, который точно не мог жить – ему было бы слишком много лет, для того, у кого на голове сына уже были волосы с проседью. При этом, я всё равно смотрел на него, видя что-то схожее со мной с Хэйтемом. Я задумывался о том, что старый тамплиер мог соврать мне о своей семье, о своём доме, о своей единственной сестре и матерях, которых они оба с ней потеряли. Только отец как-то слишком грустно смотрел на меня тогда. Кажется, переживал по-настоящему. Но слова чужака – да я считал его всё еще чужаком, не имея возможности доказать самому себе, что передо мной тот самый человек из далекого прошлого. Нужно было подумать, а его слова не имели какой-то бессмыслицы, кажется, он сам верил в них, в свою правоту. Я мог бы разозлиться. Но вместо этого терялся в самом себе, в догадках, которые не имели и имели смысл. Старик Роберт злится, я вижу это по лицу. Если злюсь не я, то злится он - мы оба, бывает, перегибаем палки в наших эмоциях.
- Вы помните, как зовут вашу жену, мистер Кенуэй? - для меня нет надобности сразу бить чужое сознание годом, в котором мы живем, а уж тем более злить кого-то возможной неправдой. Я задаю тот вопрос, что, по сути знают немногие - если мать отца хорошо помнят, то мать той женщины, что является мне тётей, очень немногие и знают, будто она остается только в прошлом собственного мужа. Я не видел их обеих, только слышал от Хэйтема о них. И то пару фраз, совершенно обыденных. Их матери. Моя мать. Каждый раз вспоминая об этом, я понимаю, почему Фолкнер настолько нервничает и защищает, почему Ахиллес назвал меня именем своего сына. Ассассины теряют. Очень часто теряют то, что им дорога. Цепочка моей семьи только доказывает это.
И только море может успокоить, только это плавание не приносит ничего, кроме каких-то новых сюрпризов. Эдвард Кенуэй, этот начавшийся разбой, а теперь я снова крепко держал штурвал, ведя корабль к бухте. Меня нервирует почти всё в данный момент, меня нервирует то, что может произойти дальше. Нервирует то, что мне придется вести этого мужчину за собой, что-то ему доказывать. Из ассассинов я никого не видел, хотя мне кажется, что отец всегда был настороже, даже зная, что из всех ему придется убить именно меня или Ахиллеса, слишком слабого, чтобы противостоять сноровке тамплиера. Тамплиера, которого нужно еще будет найти, но потом, не сейчас.
- Прибыли, - я возвращаюсь к месту, что находится рядом с домом. Домом - местом, в которое я всегда возвращаюсь, в каком бы состоянии я не был.
- Вы можете пойти со мной один, можете взять своего помощника, - мало кто знает леса и дороги так, как я, к тому же нам всё равно надо еще разобраться в правдивости факта - стоит ли Эдвард Кенуэй передо мной или это просто чья-то шутка. Если это чужая шутка, то я не буду молчать и медлить, как сейчас. Сейчас рано что-то говорить, когда еще точно ни в чём не уверен. Один из немногих моментов, когда я слушаю голову, а не эмоции.